тестовый баннер под заглавное изображение
После первой части этих «Пусть говорят» создалось впечатление, что вся его жизнь и судьба, прежде всего творческая, были лишь прелюдией к финалу. Тому финалу, который все видели по ТВ, когда ведущие шоу на разных каналах приезжали к нему кто домой, кто на съемную квартиру, а кто в больницу и брали интервью на всем известную тему. Или он сам, когда мог и позволяло здоровье, отправлялся к ним в студию и тоже много говорил о личном, о наболевшем. А ведущие мысленно лишь потирали ручки от таких откровений. Как будто его великолепные роли в кино и театре, его драмы, трагедии и счастливые моменты почти что не в счет. А вся огромная страна, ее зрители, так любившие, почитавшие артиста, вроде бы переключились на его амурные взаимоотношения с новой молодой женой. И всё, другого Джигарханяна как бы и не было.
Дмитрий Борисов на Первом во второй серии вывернулся, вроде ушел от болезненного интима, показал Джигарханяна как человека. Но все равно, по-моему, он это сделал с холодным носом, без души, на голом профессионализме. А не так, чтобы сердце защемило и слезы из глаз… Слезы радости по большому артисту, что он был в нашей жизни, а мы стали его свидетелями. Такую атмосферу может создать порой Андрей Малахов, да и то не всегда.
А на самом деле хочется говорить о Джигарханяне-артисте, именно так. Потому что, поняв, что это за артист, мы лучше узнаем его по-человечески. Можно сколь угодно приоткрывать, длить его личное (тем более что в последние свои годы он сам на это охотно шел), но что это нам даст? И вообще, при чем тут мы? Лучше встать в сторонке и тихо восхищаться, больше ничего.
Это был один из умнейших людей нашего времени. Да, мудрец, наш армянский Сократ. Уже в старости он рассуждал чуть более отрешенно, абстрактно, мог пропускать какие-то логические цепочки, но все равно оставался мудрецом, Сократом.
В театре Маяковского он просто блистал. Да, был единственным, вместе с Натальей Гундаревой, на кого великий и ужасный Андрей Гончаров боялся повысить голос, кричать. Но все равно в середине 90-х после более двух десятков лет служения этому театру ушел в собственное плавание, поддался искушению. Все-таки каким бы большим и знаменитым артист ни был, он все равно остается зависимым по жизни, и это всегда будет его ахиллесовой пятой. Он все равно будет мечтать уйти в свободное плавание, в тот самый красивый полет, когда у тебя свой театр и ты уже ни от кого не зависишь. Так случилось, произошло с Александром Калягиным, так и с самим Джигарханяном. Другой вопрос, что это дало их бессмертному творчеству, но мы сейчас не будем об этом.
Мне повезло, я видел Джигарханяна в том самом гончаровском театре. В лучших его спектаклях всех времен и народов, главных ролях, в тех самых «Беседах с Сократом» от Эдварда Радзинского. Еще он был блистательно хорош в замечательных американских пьесах — «Трамвай «Желание» и «Кошка на раскаленной крыше». Вспоминаю, как он там ходил по сцене. Только ходил, этого уже достаточно. Она была вся его, он ходил по ней, будто по собственной квартире, никуда не торопясь, не спеша. Ходил как хозяин. И зрители в зале были все его, он их гипнотизировал, куда там Кашпировскому. Когда на сцене появлялся и играл Джигарханян, зал замирал абсолютно. Это была величественная тишина, его тишина.
А в кино… «Гораздо меньше на Земле армян, чем фильмов, где сыграл Джигарханян». Это Гафт, понятно. Он никогда не отказывался, играл в кино во всем, что предлагали. По этому поводу многие шутили, смеялись даже, вот как записные театральные остряки Александр Ширвиндт и Михаил Державин. Но это от любви, потому что Джигарханян поднимал собой любую роль и любой фильм с его участием становился неотразимым. Можно просто было следить за Джигарханяном – и всё, этого достаточно.
У каждого свой Джигарханян. И у меня свой. Вот три моих любимых его роли. Конечно, это судья Кригс с неповторимой импровизацией, театром абсурда, киданием торта и необыкновенным влечением к донне Розе д’Альвадорец. Но там все хороши, кого ни возьми. Еще мне дорог Джигарханян в «Бенефисе» Людмилы Марковны Гурченко. Он с ней познакомился на фильме «Старые стены», где Гурченко будто бы вернулась на большой экран, возродилась. Вот там у них с Арменом такая любовь… И это навсегда. Так вот, в «Бенефисе Гурченко» он поет и играет сапожника, помните? «Только не надо перебивать, только не надо переживать, может быть, выйдет, а может, нет, новая песня вместо штиблет». Он так там поет, так изображает, так ходит опять же, ну глаз не оторвать. А третий мой любимый Джигарханян в фильме Андрея Смирнова «Осень». Совсем маленькая роль в самом конце, когда главная героиня прибегает в дом своей подруги, спасаясь. У этой подруги, которую играет Максакова, куча маленьких детей, весь дом на ушах. Но она к ним — ни-ни, зачем, когда есть муж, Скобкин, так она прямо и называет. Вот он, такой молодой и красивый Джигарханян, погуляв с собакой, приходит домой, тут же одного сыночка на руки и на горшок, второго давай укачивать. Быстренько собрал на стол, и какой шашлык, даже пиво заначил, такое холодное. Он и героиню успокоил, понял, как никто, и детей уложил, а потом, когда все спят, приник к чертежу, он же у нас еще и ученый муж. Вот такой всеобъятный, всеохватный, всё понимающий Скобкин, да и какая у них особенная любовь-морковь с Максаковой (ее героиней) при этом. Чудесный, молодой, красивый, лучший из лучших Армен Борисович.
А личное… Забудьте, оставьте, Бог с ним. Смотрите лучше его фильмы, спектакли и всё поймете про личное, если уж оно вам так необходимо. И радуйтесь, что в нашей жизни был этот философ-артист, мудрец-артист. Просто Артист, ничего больше.
