тестовый баннер под заглавное изображение
Есть и еще одна прекрасная история, рассказанная парижским таксистом, русским эмигрантом, о том, как он вез гнусно матерящегося мужика, а потом оказалось, что это был нобелевский лауреат Бунин. В общем, сегодня мы говорим о наследии Ивана Алексеевича и о нем самом, а поводом к разговору стал его юбилей — 22 октября исполнилось ровно 155 лет со дня его рождения.
Он появился на свет в Воронеже в 1870 году, был представителем дворянского рода, даже имевшего свой герб. Своего отца, темпераментного и любившего порою выпить, Бунин охарактеризовал так: «Все его существо было пропитано ощущением своего барского происхождения». Мать же, Людмила Александровна, наоборот, была женщиной кроткой, мягкой, набожной и занималась исключительно воспитанием детей, их балуя. Однако имя Ивана Алексеевича с Воронежем связано мало.
Пожалуй, главный бунинский город — нет, не Париж, а Елец, куда десятилетнего Ивана привезли учиться. О том времени у Бунина есть такие строки: «Гимназия и жизнь в Ельце оставили мне впечатления далеко не радостные — известно, что такое русская, да еще уездная, гимназия и что такое уездный русский город!». И все же город этот, несомненно, сыграл важную роль в становлении, я бы так сказал, русскости Ивана Алексеевича.
У Константина Паустовского в его великолепной книге «Золотая роза» есть эссе о Бунине — начинается оно с того, что автор, путешествующий по бунинским местам, отправляется в Елец. Денег на гостиницу нет, и Паустовский весь день бродит по каменному городу, жемчужине Черноземья. Осенью этого года я оказался в Ельце, вел школу писательского мастерства, и мне довелось погулять по городу. Даже сейчас он, основанный в 1146 году, производит впечатление старокупеческого города из той, потерянной России.
Кстати, на домах там пишут двойные названия улиц — до и после переименования. Вот и Бунин существовал в двух Россиях — той, что была до революции 1917 года, и той, что наступила после. СССР Иван Алексеевич покинул в 1920 году, и сделал это не из-за идеологических расхождений с советской властью, как пишут в учебниках. Бунин спасался от смерти, в буквальном смысле. Он боялся — и справедливо, — что идейные, красные зарежут его. Бегство от смерти продолжилось и после отъезда.
В 1922 году Бунин написал в дневнике: «Да, вот мы и освободились от всего — от родины, дома, имущества… Как нельзя более идет это нам, и мне в частности!». Через восемь лет его вторая супруга Вера Муромцева напишет: «Кризис полный, даже нет чернил — буквально на донышке, да и полтинночки у меня на донышке». Однако, покинув Советский Союз, Россию Иван Алексеевич не оставил, она в нем осталась. Николай Петрович Старостин когда-то произнес знаменитую фразу: «Любить не себя в «Спартаке», а «Спартак» в себе, и в горе, и в радости».
Вот так и у Ивана Алексеевича с Россией. Она навеки сохранилась в нем. При этом он вспоминал, что после вручения ему Нобелевской премии поздравления неслись отовсюду, кроме России. Меж тем огромную часть денежной суммы, доставшейся ему в Стокгольме, Бунин раздал нуждавшимся эмигрантам — они писали и писали ему. На Нобелевскую премию номинировали четыре раза — и, говорят, дали ее, чтобы не дать Горькому. Отчасти это действительно так.
Сам Горький творчество Бунина почитал, как и многие другие советские классики. Бунин же особо никого не выделял. Точно известно, что ему понравилась поэма Александра Твардовского «Василий Теркин» — дух народный; хотя сам Иван Алексеевич, скажем так, никаким народником не был. Тут надо заметить, что в отличие от некоторых эмигрантов России зла не желал, как не желал он и поражения Советского Союза в войне с фашизмом.
Последний приводил его в ужас. Бунин, вероятно, видел в нем колесницу смерти, на которой ехали одетые в кожу, с черепами на ней могильщики. А о смерти Бунин думал много, ее он страшился, и его она занимала. Известно, что режиссер Дэвид Линч любил сидеть рядом с умирающими или мертвыми, наблюдая за ними. У творческих людей это бывает часто. Смерть становится их советчиком, мотиватором и даже их вдохновением.
Однажды Бунин показал свою руку писателю, тоже эмигранту, Борису Зайцеву: «Вот она, рука. Видишь? Кожа чистая, никаких жил. А сгниет, братец ты мой, сгниет… Ничего не поделаешь». Зайцев вспоминал, как с тоской смотрел на свою руку Бунин, говоря: «Не могу принять, что прахом стану, не могу! Не вмещаю». И, вероятно, это ключевое. Бунин неизменно писал о наступлении конца, о приближении смерти. Кончалась не царская Россия — кончалась сама жизнь.
В своем сборнике новелл «Темные аллеи» Бунин пишет, на первый взгляд, об исчезающей любви, но на самом деле и об исчезающей цивилизационной мечте тоже. Заканчивается нечто большее, нежели просто отношения. В книге «Окаянные дни» — в этих потрясающих по своей силе дневниковых записях о революции семнадцатого года и Гражданской войне — пришествие конца показано особенно убедительно. Разрушается ткань социальная, ткань человеческая — ткань бытия как такового.
Однако Бунин не был бы великим писателем, если бы всего лишь — хотя это ох как непросто — ловил предчувствие катастрофы, показывая, как рвутся связи. Иван Алексеевич, насколько это в принципе возможно для человека, старался оттянуть, подвинуть, предотвратить смерть. Не только, а может, и не столько свою, а смерть, если угодно, как явление антропологическое. Творчество Бунина, собственно, и есть метод преодоления тотальной, всепроникающей смерти.
И тут важно вспомнить две реплики. Во-первых, поэта Владимира Ходасевича, говорившего, что ключ к пониманию бунинской философии кроется в бунинской филологии, то есть в языке, в слове. Прозу Бунина называли прозой поэта. Однако точнее, на мой взгляд, — и тут появляется во-вторых, — сказал Юрий Трифонов: «Проза Бунина не столько проза поэта, сколько проза художника — в ней чересчур много живописи». Я бы отбросил это «чересчур». Но да, живописи много. Бунин — действительно художник, большой русский художник.
Только картины у него написаны не красками, а словами. Он мастерски создает пейзажи и, как точно подмечает Паустовский, великолепно чувствует цвета. Оттого бунинская проза наполнена внутренним свечением. И точно так же — мастерски — Бунин пишет портреты людей, дает типажи выпуклые, уникальные и вместе с тем в чем-то универсальные. И все это очень русское, напитанное и впитанное — из русского фольклора, житий святых, народных традиций, произведений Пушкина, Гоголя, Чехова. Об Антоне Павловиче, кстати, Бунин отзывался прекрасно.
Последняя запись в дневнике Ивана Алексеевича следующая: «Это все-таки поразительно до столбняка! Через некоторое очень малое время меня не будет — и дела и судьбы всего, всего будут мне неизвестны!.. И я только тупо, умом стараюсь изумиться, устрашиться!». Ивана Алексеевича Бунина — человека, тела его — действительно не стало. Он ушел из жизни 8 ноября 1953 года в Париже. Однако наследие его, бунинский мир, осталось, оно живо — и, собственно, в том и состоит задача искусства: в преодолении смерти через творчество, созидание. Бунин смог это сделать.
