Воссозданная обстановка номера гостиницы Англетер в день смерти Есенина.
тестовый баннер под заглавное изображение
Совпадение: в этом году, с одной стороны, мы празднуем 130-летие со дня рождения Сергея Есенина, но в то же время и столетие со дня смерти. Двум знакам посвятили выставку «1925. Декабрь» о последнем месяце в жизни поэта, с одной стороны, с другой, здесь рассуждают о событиях последних лет, но без попытки объяснить, что именно случилось в ночь на 28 декабря 1925 года в гостинице «Англетер». Главная мысль экспозиции — жизнь после смерти, а точнее, бессмертие.
— Первая четверть двадцатого столетия, очень сложного и в историческом плане, и в плане культуры, судеб людей, ознаменовалась смертью Есенина, — говорит Максим Скороходов, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А.М. Горького, — Событие стало значимым и для всей России, и даже для всего мира: о смерти поэтов писали тогда и советские газеты, и зарубежные, даже «Нью-Йорк Таймс» несколько лет 28 декабря ежегодно писала о том, что в этот день скончался великий русский поэт. О значимости Есенина для русской и мировой культуры мы узнали сто лет назад, после его смерти, потому что современников далеко не всегда ценят, не могут их понять, а когда человек ушел в вечность, то о нем вспоминают и о нем говорят, понимают все величие его наследия.
Одновременно на маленькой двухкомнатной экспозиции в «Есенин-центре» постарались провести несколько смысловых линий. Первая — события, предшествующие декабрю 1925-го. 1924 год: возвращение из заграничной поездки, которая завершилась разрывом с Айседорой Дункан, роспуск группы имажинистов…Далее — 1925-й, когда многое в его жизни было последний раз. Последний яркий карьерный взлет — 30 июня поэт подписал договор с Госиздатом на выпуск своего собрания стихотворений, финансово обеспечив себя на много месяцев вперед. 18 сентября — последний раз вступил в брак, избранницей стала Софья Андреевна Толстая, которая, как и ее великая бабушка, сохраняла и спасала наследие мужа и всю оставшуюся жизнь посвятила популяризации его творчества. Последнее выступление, на котором, как вспоминал его современник, поэт Иван Грузинов: «Его охватило волнение. Он не мог произнести ни слова. Его душили слезы. Прервал чтение». Есенин тогда не мог дочитать последние восемь строк из стихотворения «Синий туман. Снеговое раздолье…»:
Все успокоились, все там будем,
Как в этой жизни радей не радей, —
Вот почему так тянусь я к людям,
Вот почему так люблю людей.
Вот отчего я чуть-чуть не заплакал
И, улыбаясь, душой погас, —
Эту избу на крыльце с собакой
Словно я вижу в последний раз.
Последний месяц жизни поэт провел в психиатрической больнице, которая, с одной стороны, была необходимостью — Сергей Александрович поссорился с дипкурьером Альфредом Рогом, и поэта ждало уголовное дело, больница стала спасением от преследования. Но и причины, связанные со здоровьем, тоже были. 26 ноября 1925 года Есенин ложится в клинику при 1-м Московском государственном университете. Тогда же, кстати, было отправлено в набор собрание сочинений, но готовые книги поэт уже не увидел.
Атмосфера первого зала, посвященного последним годам жизни Сергея Есенина, болезненная, больничная и тревожная за счет дизайнерского решения зала — преобладающий белый цвет, но слабое освещение, полумрак, а так же за счет документов этого периода — тот самый договор с Госиздатом, его итог — собрание сочинений в трех томах, последняя прижизненная фотография поэта… Впервые экспонируются архивы ФСБ, посвященные аресту Есенина и его друзей-имажинистов об обвинении в антисемитизме, уголовное «дело 4 поэтов» — ордер на обыск и анкета задержанного С.А. Есенина.
Еще одна смысловая линия — кончина поэта и прощание с ним, об этом рассказывают во втором зале. Впервые, кажется, за последний год здесь открыли для гостей музея потайную комнатку, где воссоздали обстановку номера гостиницы «Англетер», где Есенин пребывал с 25 по 27 декабря. Стол и картина — те самые, что находились в номере поэта в роковую ночь. Из документов — холодные протоколы опросов свидетелей, описи вещей, набросок головы поэта, лежащего на смертном одре, сделанный художником Василием Сварогом, страшные фотографии покойного с места гибели, с гражданской панихиды, где рядом в почетном карауле стоят Всеволод Мейерхольд и Абрам Эфрос. Подкрепляется визуальное повествование об этих страшных днях текстом, близким к репортажу — на черном траурном фоне детальный рассказ о прощании с поэтом, которое проходило несколько дней в двух городах. Сначала в Ленинграде, в Союзе писателей, тогда сделали гипсовый отпечаток с лица и кисти поэта. Затем тело направили в Москву, где на Каланчевской площади несколько тысяч людей ожидали «великого национального поэта». Встречали траурный поезд и мать с сестрами, Татьяна Федоровна плакала: «Сережа!.. Голубчик!.. Милый!..»
Третья смысловая линия, ею пронизано все пространство — память о поэте в стихотворных строках и воспоминаниях коллег:
И не жалость: мало жил,
И не горечь: мало дал.
Много жил — кто в наши жил
Дни: всё дал, — кто песню дал.
(Марина Цветаева, «Брат по песенной беде…»)
